«Я ОБРЕЧЕН ПОЗНАТЬ ТОСКУ ВСЕХ СТРАН...»

        Начало 40-х годов. В России идет страшное сражение, а в тихих уголках Европы — в Пиренейских горах и под Парижем, на швейцарских озерах и под итальянским солнцем — там и тут уединен­но, как острова в море, живут русские, те, которые когда-то по разным причинам покину­ли свою родину. Живут с мыс­лями о битве на полях России, с волнением ждут последних известий с Восточного фронта, давно позабыв о том, что развело, рассорило их с родиной, и помня лишь о том, что там — горе, там — беда. Одино­чество всегда угнетает, но в эти военные дни особенно.

Иван Алексеевич Бунин, который в это время жил в Грассе (во Франции), писал: «Нынче особенно великолепный день. Смотрел в окна своего «фонаря». Все до­лины и горы кругом в солнечно-голубой дымке... Справа, вдоль нашей каменной лестницы, зацветают небольшими розовы­ми цветами два олеандра с их мелкими острыми листьями. И одиночество, одино­чество, как всегда!..»

В это же время в Риме, на виа ди Фраче, в самом центре Вечного города, живет еще один русский — художник Алексей Влади­мирович Исупов. Окна плотно занавешены, дверь крепко заперта, ни один звук не слышится из этой богатой виллы, что рас­положена совсем неподалеку от полицей­ского участка.

В доме лишь двое — Исупов и его жена Тамара Николаевна. Да еще собака со странным именем Ватрушка. На стенах просторной мастерской картины, многие полотна стоят прислоненными к стенам, в углах.

•  Портрет жены с корзинкой цветов.

На мольберте— «Женский портрет с подносом». Серебряный, таинственно мерцающий поднос, белая сахарница, чай­ник. Темное платье и белый передник у женщины... Только черный и только бе­лый цвет, а в центре крохотная вазочка с пламенеющими красными розами... Нет, это не просто женщина с подносом. Слиш­ком многое говорит ее лицо— оно пре­дельно печально, обращено в пустоту, пол­но растерянности...

А вот еще один «Женский портрет»: итальянка, красавица, с необычным, по русски скуластым лицом. Она красива, мо­лода, здорова, но неизбывная печаль ле­жит и на ее челе. Ее ли это печаль? Или сам художник вносит в свою модель близ­кое ему состояние, свою задумчивость, склонность к размышлению, к меланхо­лии?

Исупов — за мольбертом, но внимание его рассеянно, он постоянно прислушива­ется: не пропустить бы условный знак...

Однако пора сказать и о том, кто же такой Алексей Исупов, откуда он? Как здесь оказался? И что было с ним раньше?— ведь ему уже за пятьдесят.

Родился в городе Вятке в 1889-м (в мар­те этого года отмечается столетие со дня его рождения), в семье иконописца, позолотчика, человека грамотного, образо­ванного, степенного, молчаливого. Мать, наоборот, была весела, подвижна, жизне­любива. К рисованию мальчик пристра­стился рано. Его необычайные способности заметили братья Васнецовы, земляки Ису­пова, посоветовали ехать в Москву. По­ехал — и без особого труда поступил в Училище живописи, ваяния и зодчества. Уже в студенческие годы стали пригла­шать участвовать в выставках Союза рус­ских художников рядом с Суриковым, Се­ровым, другими известными художниками.

Исупов был превосходным учеником — у каждого мастера он брал то, к чему тянулась душа: живописность, внимание к быту, рисунок, цвет. Должен был ехать в Европу, смотреть подлинники мастеров мирового искусства. Но наступил 1914 год, грянула первая мировая война, и путь в Ев­ропу оказался отрезан. Его мобилизовали, а судьба забросила в Туркестан. Ну что ж? Восток так восток, он находит и там пищу для творчества, почву для размышлений. Погружаясь в книги о Бактрийском цар­стве, об Александре Македонском, о Та­мерлане, изучает восточную миниатюру с ее чистыми красками, изяществом линий, законченностью в рисунке.

Но — так уж устроен Исупов — во все он вносит нечто свое, собственное. В Азии его прельщает соединение восточной миниа­тюры с русской иконой, и он создает целый цикл картин, где неуловимо, мастерски соединяет эти два стиля. Еще в Туркеста­не «просыпается» в Исупове его учитель Константин Коровин, мастер света, им­прессионист, он пишет солнечные платаны Самарканда, кружевную вязь теней в чайхане...

•  Женщина с подносом.

Жгучее любопытство к миру, поразитель­ное умение ухватить миг, ясные светоте­ни — и особая, восточная неподвижность, покой: Исупов стал одним из первых рус­ских художников, проникших в жизнь Вос­тока.

Возвращается он из Туркестана в Мо­скву, когда уже отгремели залпы мировой войны, произошла революция,— в 1921 году. Радостные встречи со старыми дру­зьями, с бывшими студентами, учителя­ми— и грустное узнавание «новых вея­ний». Аполлинария Васнецова выгнали из мастерской, вывезли на телеге его имуще­ство, уплотнили квартиру в Фурманном пе­реулке. Отвергается станковая живопись.

После пятилетнего азиатского периода наступает пятилетний московский. Исупов работает над новыми композициями, пишет портреты. Активно живет молодая республика, у художника рождаются но­вые замыслы. И все больше влечет его портрет.

Зимой живет он в Москве, работает, хло­почет о керосине, о красках, холстах, бума­ге, а летом отправляется в Вятку. Там прогулки по всхолмленному городу, по на­бережной, где отражаются в водах церкви, соборы, Дымковская слобода, встречи с теми, кто хранит и приумножает культур­ные традиции края. Исупов дружен не только с братьями Васнецовыми, но и с Деньшиным, возрождающим дымков­скую игрушку, с Хохряковым, собирателем художественной коллекции и основателем музея.

Там он пишет прекрасный портрет Нико­лая Ивановича Хохрякова. Лицо подвижни­ка— истонченная старческая кожа, поре­девшие волосы, очки, но— все перекрыва­ет выражение самоотверженного служения искусству, людям. Н. И. Хохряков до конца жизни не женился, не завел хозяйства, целиком посвятив себя музею, живописи, сохранению ценностей, которые имеют свойство легко исчезать.

Возвращаясь в Москву, Исупов вновь об­думывает азиатские этюды, вятские зари­совки, чтобы сделать крупную вещь. И де­лает. Живет он неподалеку от В. М. Васне­цова. В быту непритязателен, трудности его не пугают, были бы краски, холсты да заказы. К сожалению, со всем этим дело обстоит не ахти как. Но главная беда — болезнь рук, заболевание локтевых суста­вов. Руки!— что за художник с больными руками. Когда у Кустодиева встал во­прос — необходима операция на спинном мозге, и что-то — или руки, или ноги — будет бездействовать— он немедленно воскликнул: конечно, оставьте руки! Врачи говорят Исупову: климат, нужен жаркий климат...

В марте 1925 года в Нью-Йорке должна проходить выставка советских художников с последующей распродажей. У Исупова взяли несколько картин. И он решает: если они будут проданы и появятся деньги, он уедет. Куда? В Италию — там жаркая Си­цилия, там Тициан, Тинторетто, Микеланд- жело...

В Москве жила сестра Исупова, и ей художник оставил все, что он не взял с со­бой,— письма, эскизы, рисунки, акварели, портреты. Забегая вперед, скажем, что спустя годы сестру Исупова разыскал искусствовед В. Н. Москвинов, действи­тельно влюбленный в живопись человек, он начал переписку с Тамарой Николаев­ной Исуповой, разыскал материал о худож­нике, сохранил его и не так давно передал Кировскому художественному музею, в бывшую Вятку, на родину мастера...

Итак, Алексей Владимирович и Тамара Николаевна в Риме. Картины его сразу пришлись по душе итальянской публике. Одна выставка в Риме, другая в Милане, третья в Венеции. Слава о нем, как о луч­шем портретисте, скоро распространилась по всей Италии. Появилась возможность купить хорошую мастерскую, виллу в са­мом центре города. И каждый год подолгу жить в жаркой Сицилии.

Итальянцы — веселый, гостеприимный народ. Вокруг— великие живописцы про­шлого. Можно делать копии, можно учить­ся, смотреть.

Однако... русская речь только дома. Рус­ские лица, которые так любил писать Ису­пов, нет их. Дом полон русской утвари, звенит гитара, лежат кокошники, сарафа­ны, хохлома, дымковские игрушки, но это как бутафория, только материал для рабо­ты... Одно утешение, одно оправдание — живопись, его жизнь. Исупов пишет письма на родину, но что-то мало кто ему отвеча­ет. Все более обособленно живут Исуповы. В саду— обилие цветов, которые он лю­бил всегда писать. Он ездит на иппо­дром — лошадей тоже любит и пишет их много. Ездит на ферму — ах, какая корова там получилась!— шелковистая, бело-ко­ричневая (любимые его цвета), сытая, не то что где-нибудь в Сысоеве. Всегда инте­ресовал Исупова простой человек, и посте­пенно он начинает писать портреты италь­янцев— стариков, разносчиков почты, прачку, служанку...

Что касается женщин, то он не был бы художником, если бы не писал их. Иное дело, что в каждой женщине увидеть. Для Исупова женщина не просто женщина, а что-то еще. Россия — ведь тоже слово женского рода...

«Портрет итальянки», «У зеркала», «Женщина с иконой», «Женский портрет», «Обнаженная», «Среди сирени»... Каких только нет изображений женщины (хотя с названиями у него бедновато, похоже, что он не придавал этому никакого значе­ния).

Кто они, неведомые красавицы? Кто были его натурщицы? Что за итальянка среди сирени? Никогда, вероятно, нам уже не узнать их имена. Но лица, портреты — здесь, и она. та самая таинственная и пе­чальная красавица с высокими скулами, смотрящая вдаль...

Однако вернемся к предвоенной одиссее Алексея Исупова.

В первые годы после приезда художник пользовался (как сообщает автор моногра­фии, вышедшей в Италии) привезенными рисунками, набросками, эскизами, все его работы были проникнуты ностальгически­ми воспоминаниями. Но постепенно стал писать на итальянские темы, и на фоне художественных и антихудожественных те­чений в Европе того времени сумел остать­ся самим собой, выработал собственный стиль.

Помню ошеломляющее впечатление, ко­торое произвели на меня его «Натюрмор­ты». Здесь словно только что кто-то был, но вот вышел из комнаты, и осталось это— цветы, фрукты, вещи. Одиноче­ством— вот чем веет от всех натюрмор­тов, чему подчинены и выбор предметов, и расположение, и цвета.

Кто здесь был, с кем сидел художник, о ком грустит он? Возможно, это был тот русский, что бежал из лагеря и скрывался у Исуповых. Да, да, ведь как только нача­лось движение Сопротивления, как только разгорелось партизанское движение в Ита­лии, художник нашел тех, кому он мог быть полезен. Полезен им — значит, полезен родине, значит, и его капля будет в деле победы.

...Вот почему, стоя у мольберта возле «Женщины с подносом», в те военные дни 1943 года Исупов прислушивается: он ждет условного стука в окно.

Писатель С. С. Смирнов, рассказавший

о неизвестных героях, в том числе о рус­ских в Италии, впервые написал об Исуп ве как участнике Сопротивления.

А у В. Н. Москвинова хранятся письма наших воинов, которых спас художник в то опасное время. Письма, адресованные се­стре Исупова, которая жила в Москве, и написанные спустя много лет после вой­ны. А. Кубышкин с Урала писал: «В кварти­ре вашего брата мы нашли теплый прием. Нас переодели, покормили и укрыли от глаз гестапо. Вскоре мы узнали, что ваш брат приютил у себя на квартире несколь­ких русских военнопленных. Он был на­стоящим патриотом, за что я ему очень благодарен».

Все помыслы художника, все чувства в те военные годы наполнены мыслью о борьбе с фашизмом, с Гитлером и Муссо­лини.

Мастерская в центре Рима, рядом — по­лицейский участок, никто не заподозрит, что здесь могут скрываться бежавшие из плена. Темные шторы плотно завешены. Бульдог бешеным лаем встретит каждого. Тамара Николаевна может так обругать непрошеного гостя, что не обрадуешься...

В самом начале войны Алексей Исупов написал картину «Женщина с иконой». Вы­глядит она так: большой платок покрывает голову и фигуру женщины — малахитовые, фисташковые тона его как бы обращают зрителя к зеленому наряду земли. Она смотрит прямо, строго и истово. Коричне­вые, золотистые, малиновые тона иконы — как драгоценности на зеленом поле. Я уве­рена, картина эта написана, как моление о победе. Как некий мистический посыл мыслей и чувств издалека на родину.

Смотришь картины Исупова итальян­ского периода— уж не чистое ли искусство? Но стоит вдуматься, вглядеть­ся, увидеть, каким драматизмом дышит цветовая гамма, как тревожно боковое ос­вещение, как мазок волнуется и дышит, всмотреться в женские портреты, так сра­зу в подтексте прочитаешь одну мысль — мысль о России.

Пожалуй, радостью, оптимизмом дышат только портреты его жены Тамары Никола­евны. Она словно из самых глубин Вятки унаследовала смеющиеся глаза, удаль. Она и за словом в карман не полезет. Вон в каких алых, малиновых, золотистых то­нах, с ямочкой на щеке запечатлел неуны­вающую Аксинью (такое когда-то у нее было имя) Алексей Владимирович Исупов.

Она до конца не сдавалась и все делала для того, чтобы творчество ее мужа верну­лось на родину.

Кончилась война...

В 1953 году с востока повеяло весенним ветром перемен.

В Италию приезжают А. Герасимов, П. Корин. Начинается переписка о возвра­щении старого художника на родину. Но болезнь не отступает, привычка к замкну­тому образу жизни укоренилась. Да и воз­раст для стрессов неподходящий.

Легко себе представить такой разговор у постели умирающего Исупова:

— Тамара, запомни, если что: картины мои должны быть на родине. В Третьяков­ской галерее, в Вятском музее...

Завещание мужа Тамара Николаевна ис­полнила, привезла его картины в Москву.

...Каждый раз, приезжая в Киров, я иду в Художественный музей (сейчас там идет бурное строительство нового здания, в ста­ром давно уже тесно). Иду — и надеюсь на встречу с Исуповым, русским Художником, исходившим много дорог по земле и вер­нувшимся на родину. И вспоминаются стро­ки Бунина: «Я обречен познать тоску всех стран...»